№ 4, июнь 2000г. Пётр Родичев

Невмоготу под обновлённым игом,
оно - как “вор в законе” - это зло,
и если мир принадлежит барыгам,
тогда и мы не люди - барахло.

Теперь на двести лет определённо
отброшена Россия наша вспять.
И тут напрасны мудрые резоны -
умом её и  вправду не понять.

Не от безверья в русскую идею,
но от стыда не поднимаю глаз:
боюсь, - орлу двуглавому на шею
шарманка попрошайки - в самый раз...

1

Я затонул в бетонной коммуналке,-
она, увы, - болото из болот...
И сколько ждать ещё мне, ёлки-палки,
когда за мной спаситель мой придёт?

На якорёк-татуировку глядя,
меня спросил соседский мальчуган:
- И вы кого-нибудь убили, дядя? -
я тут же свой “секрет” убрал в карман.

Боялся, что ли, он, недокумекав -
где знак мечты, а где паденья знак;
не стал я мареманом - и для зэка
излишне благороден так и сяк.

Нежданно и навеки - непоседа -
я поскользнулся и погряз в быту, -
и боком вышла мне его победа,
принёсшая корыто и плиту,

и за рублём погоню, и пелёнки,
и  вздор истерик, и тоски  уют...
Незнамо как смазливые бабёнки
из волевых мужчин верёвки вьют.

Здесь дни и ночи суицидно тяжки -
дым коромыслом, вечный звуко-смог,
террор среды... О, девятиэтажки! -
от них давно уж отвернулся Бог.

По-стариковски вняв тоске-кручине,
и я иллюзий не питаю впредь;
блажен, кто отлежался в нафталине,
а тут хотя б спокойно умереть...

Наверно, всё же подведут нервишки:
со всех сторон во взбрыках суеты -
моторы за окном без передышки,
за стенами - собаки и коты,

и пьяных ор, и гнусный зомби -ящик
заходится в камланье допоздна...

Была б моя печаль непреходящей,
когда бы не отдушина одна.

Мне примелькалось - в доме, что напротив, -
окно без штор и лампа на столе,
и женщина за ним, вся в позолоте,
сама, как лампа, светится во мгле.

Похоже - неустанно пишет что-то,
чем чёрт не шутит, если и роман,
и свыше ей пожалована квота
на лавры и бессмертия туман.

Такой забытой - не до занавески,
а в зной - на всё ей наплевать - нага;
небось, и согрешить бывает не с кем -
одна, и  по-келейному строга...

И нежность выбирает - где потише,
и водит истомившимся пером -
мы с нею, может быть, друг другу пишем
в безбрежном одиночестве ночном:

она - о том, что выплаканы слезы
и всё равно разлуке нет конца,
и от её, видать, смертельной дозы
простыло обещанье молодца;

Я,- у кого, на первый взгляд, всё в прошлом, -
ещё не ставлю точку в дневнике...
Ещё не “спёкся” ни на чём оплошном...
Ещё боец - и в жизни, и в строке...

Но бередят особые вериги -
неразделённых чувств тепло и свет;
от градуса душевной холодрыги
ни летом, ни зимою спасу нет.

Предпочитая быть, а не казаться
среди обвала каверзных подмен,
я знал всегда: любовного эрзаца
не переварит мой крестьянский ген.

Я не терплю на конкурсах масскульта
усердия молоденьких кобыл;
открытого разврата катапульта
бросает их в расход уже без крыл...

Приличия отжаты на задворки;
в рекламе блуда - королевы поз,
и - бёдрами - такие дирижёрки,
что на товар свой не упустят спрос...

А как же Блок с его Прекрасной Дамой,
Есенин, чуткий на сердечный зов,
и Грин, уевший всех эпиталамой
на фоне виртуальных парусов?

Их уточённость в нашем веке грубом
не всеми принята за образец.

И нелегко на свете однолюбам,
коль те не просто самка и самец...

* * *

Без ханжества перед самим собою
ценой наивных щедро заплатив,
я никогда не величал “судьбою”
разгаданный в два счёта примитив.

Из-за крутых женитьбенных ненастий
“медовый” миновал меня запой,-
я скромно недобрал по этой части -
не то что кайнозойский пращур мой...

Задолго до укромных церемоний -
во тьме ль пещерной, в лунный ли накал
вопль сладострастья плыл, почти бизоний,
и в женский секс-восторг перетекал.

И, поднося им глиняные бусы,
дикарь не знал, что через тыщи лет
эдемские придут в негодность вкусы,
и только вирус обнажёнки - нет.

Достаточно невинным кайнозоем,
притворством “ретро”, упразднившим стыд,
мы одичанья нравов не прикроем,
пока над нами жулик-рынок бдит.

Для большинства он тёмен, как пещера:
чуть зазевался - и уже изгой;
там - что ни шаг - обман или афера;
туда не с нашей рыпаться деньгой...

Однако ж удивительно - как скоро
народ стал “населеньем”, и - смолчал;
потом - непротивленьем - создал вора,
хотя ещё надысь “права качал”...

И позабыл девиз - “Назад ни шагу!”,
ушёл в себя, извёлся стар и млад;
и наконец подвинули беднягу
в пещерные потёмки - в самый зад.

Под сводами из блочного бетона
бдит обыватель, страхом обуян, -
не пострадала б вдруг его персона,
а сам гляделки пялит на экран,

где всё толкутся общечеловеки
и потроха рекламные свежи,
и только загляни - полны сусеки
натурализма, пошлости и лжи;

До некоторой степени светило,
эстрадной вакханалии звезда,
там Пугачёва песни заводила -
и все рекорды побивала мзда.

При ней - буржуй, оставшийся ворюгой,
и купленных оваций - прямо шквал.
“Россия снова отдаёт дерюгой...”, -
 один, кто слушал, веско проворчал.

И люди, и скоты на этой свалке -
во весь экран - пропойцы и хмыри...
Я утонул в бетонной коммуналке
и весело пускаю пузыри...

* * *

И мне помстилась полость той пещеры
в пределах усредненной тесноты -
(Платон. IV век до новой эры*)*  /
там публики не счесть. Разинув рты,

толпа во тьме прикована цепями,
в плену своих иллюзий так давно,
что и не помнит...
Лишь, светя глазами,
живёт и длится вроде как   о н о;

за   н и м  огонь горит на возвышеньи,
а перед сбродом - каменный экран,
и кажется реальным мельтешенье,
которое внушает шарлатан...

И вот
один из пленников наружу,
сбив цепи, пробивается на свет:
сперва его охватывает ужас,
он - слепнет, в аллегории воспет...

Что было!..
Солнце, и Луну, и звёзды,
увидев, и в пещеру воротясь,
он рассказал друзьям
про свежий воздух,
о светозарном мире,
ему вовне открывшемся вчерась.

Из царства мрака и  теней в пещере
он вёл их, словно Данко, скор и смел.
По сути, был пророком в некой вере,
но Бог и положил ему предел.

Его убили с первыми лучами
пещерники, увидевшие свет.
Зашторить бы им солнышко штанами,
да, жаль, у дикарей их сроду нет...

2

Всё меньше тайн в божественном эфире...
С тех пор как приручил его Попов -
на всех волнах в зените и надире*   -
нет спасу от краплёных голосов.

Увы, не бестелесны эти бесы
и с головы до ног оснащены
по первому разряду жёлтой прессы,
притом - за счёт оболганной страны.

Язык наш благородный им не дался,
картавые - а прут в элитный ряд,
и судят обо всём судом Мидаса* *
 и золото, как он, боготворят.

Избравшие стяжательства стихию,
они, придя украдкой от Петра,
за сотни лет врастания в Россию
не дали ни отросточка добра.

Их корни по-змеиному ползучи,
И над  заклятым хаосом вершин
всегда клубятся притязаний тучи
насчет того - кто  раб, кто господин...

Приблудные - не от пустого брюха -
торговец, ростовщик и звездочёт,
но гуще всех - конкистадоры духа -
космополитов несусветный сброд...

Издревле византийские клобуки
в наш монастырь тащили свой устав,
да только не сдались Сварожьи внуки
и обрусили самого Христа.

Зачем ты, Русь, чужим богам молилась,
пусть и не ладя с римским папежом?
Он ждал века, пока ты усолилась
в слезах раскола, - и проник в наш дом.

И кто б соломки подостлал заране
под тот вельможный иноземный бзик,
ведь предали всё русское - дворяне:
соборность, нравы, память и язык...

Была охота им беситься с жиру -
от скуки лезть в масонские силки;
уже самой России быть бы живу -
обстали и обсели чужаки...

Теперь известно - из какой засады
накинуты коварные бразды:
из тайных лож, не знающих пощады,
из марксовой пиратской бороды,

из мистики ветхозаветной школы,
из революций на одно лицо,
из дебрей зла, исторгших протоколы
“таинственных” сионских мудрецов...

Та вековая гиль***  , её авгуры****
обметили наш путь на свой чекан:
Москва - как “третий Рим” (от авантюры),*****
Останкино - как новый Ватикан.

От ересей душой открытой выстыв,
мы видим всё ж, как с гилью на уме
Останкинская свора журналистов
Россию топит в рыночном дерьме...

И если изложить их волю вкратце,
то, в пропасть оккупации скользя, -
мы, русские, должны у них справляться:
ч т о   можно дома и  ч е г о  нельзя.

И надо им для полного ажура,
чтоб и  в самих панельных “крепостях”
свирепствовала  их телекультура,
всю мировую грязь в себя вместя;

И так, застряв в платоновской пещере,
мы и сошли б на нет среди теней,
особенно - при этой “телевере” -
наш путь - не дальше логова свиней.

Мы не должны, покорно обобщая,
сквозь пальцы на реалии смотреть,
ведь телебашню в наш эфир макая,
они взошли змею свою пригреть.

И новую религию пожали:
высокий, самый современный храм,
а телезритель - телеприхожанин,
и телекомментатор там - Абрам.

Их телебог надземен и корыстен.
Что - “исповедь”? Конечно,- интервью.
“Бог умер”. Ницше - тоже. Только свистни  -
 они в душе твоей что хошь совьют.

На всех каналах  и по всем программам
они рекламу гонят по сто раз  -
и  лучше “ящик” не включать. Пора нам
установить за ними глаз да глаз.

Пора уже отбросить их прокладки,
и пиво, и буржуев, и девиц -
на нас идёт в атаку мир прегадкий,
торговый и преступный без границ...

Легко в эфире нас толочь, как в ступе,
пока у большинства зажаты рты,
но и эфир, час не ровён, заступит
не терпящий бесовской суеты:

особой генетической закваски
очнётся, исторически един,
и - от Балкан до нашенской Аляски -
очистит землю предков славянин.

Он возвратит над ней покой эфиру
и ястребам его предъявит счёт,
и в назиданье остальному миру
подавится Россией этот сброд!

* * *

В Москве уже немало небоскрёбов,
помимо телебашни,- свой зенит.
Над ней, над головами наших снобов
тарелка межпланетная летит...

3

Мне говорят насмешливые люди:
уже в годах романтика твоя,
пора бы докопаться и до сути
идущего на убыль бытия.

Не мучь себя мечтой. Какая польза?
Люби живых - да сгинет идеал!
Прижмёт беда, и ты, рождённый ползать,
у самой цели рухнешь наповал. . .

(Как всё же тошно слушать искушённых,
отягощаясь мраком их словес!)

Глаза на жизнь открыть готовы жёны,
как прорубить непроходимый  лес...

Жена бойца сороковых, заклятых;
жена пропойцы; и жена дельца -
их не сравнить. Но - если об утратах,
то нет и в судьбах одного конца...

Герой войны, по наградным ли спискам -
о р ё л,  каких и с неба не достать...
А что   а л к а ш, - ему под обелиском,
из-под забора сгрёбшись, не лежать;

вот на него и ставил враг народа:
сопьётся и отдаст за свой стакан -
всё, что для внуков берегла природа,
буржую (припожаловал, не зван).

Д е л е ц   засуетится вроде с виду,
но выгоды упустит все, и - в ор.
Когда мы распознаем эту гниду, -
она себя подаст как компрадор.

Он “важен” как герой телеэкрана
для тёщи, и соседей, и жены...
Посмотришь - у него уже охрана,
видать, хозяин собственной казны.

А что он значит по большому счёту
и скоро ли “разборка” на убой?
Жена - дрожит, и негде идиоту
для форсу хвост выпячивать трубой...

Таких в стране подорванной - навалом,
покуда не заглотанный планктон;
здесь ни с чего заедут по мусалам*
или найдут, что в пуле есть резон...

Уйдём ли из платоновской пещеры?
Кто - женщина в светящемся окне?
И праздники прошли.
И будни - серы.
И тихо рявкнуть
остаётся мне...

1992-2001 гг.