№6, ноябрь 2002г. Петр Родичев

Со времени моих школьных лет (1947-57 гг.), когда краеведением (бескорыстно!) занимались скромные преподаватели географии, оно не претендовало тогда на “кипение и шорох” собственного русла и направления, да и научной базы, довольствовалось подбиранием тех крох непознанного или позабытого и утраченного, что по какой-либо причине оказывалось недоохваченным специалистами в области геологии, зоологии, флористики, этнографии, палеографии, истории и культуры определенного края. Сравним это упрощенно, не покушаясь на самоценность означенного занятия, со сбором колосков и картошки после комбайна, или с тем, что с воза упало и не пропало...

Кто же докапывался до укромных знаний, предвосхищаясь их ценностью для пользы отечества? Листнув один малотиражный справочник (“Орловские краеведы”. Орел, ОГТРК, 1993.), охватывающий почему-то лишь отрезок с начала XIX века до 30-х годов XX столетия, я отметил в числе краеведов - богословов, общественных деятелей, включая социологов и публицистов (наиболее известный Н.Я.Данилевский, показавшийся составителю “идеологом славянофильства и панславизма”), статистиков (их земский коллега писатель И.А.Белоконский, столько поработавший на краеведение, увы, отсутствует,- опять предвзятость составителя), флористов, зоологов, геологов, археологов; есть даже психиатр. Редкое по полноте средоточие специалистов. Одно неясно - зачем в круг краеведческих интересов привнесена и религия, искони представляемая на Орловщине одним православием, не претерпевавшим никаких эволюций.

Но поскольку я рассуждаю преимущественно об упадке краеведения, то начало его перерождения и вырождения видится мне в сомнительном, эпигонском “толчении воды в ступе” Г.М.Пясецким (1838-1900). По мнению подлинных краеведов И.П.Белоконского (1855-1931) и П.И.Кречетова (1873-1911), он делал большие выписки из трудов Карамзина и Соловьева и из документов, хранящихся в архивах Орловской губернии, не обращая внимания на то, важен этот документ или нет. Он являлся часто простым переписчиком, списывающим документ дословно, без всякой критической его оценки. Язык и манера изложения у г.Пясецкого также не свои собственные и вместе с текстом заимствованы... Г.Пясецкий забыл то, что должно составлять главную цель каждого автора. Его компиляции должны были удовлетворять потребности читающей публики, которой нужен был связный, живой рассказ, а не рисовка в ученой мантии, взятой притом напрокат с чужого плеча; он дает груду балласта, напрасно затрудняющего читателя...”

Несмотря на это, Пясецкий недавно переиздан в Орле (1993г.) с зачислением В.Катановым “его лучших работ” в золотой фонд краеведческой литературы. Во избежание разоблачений работы эти не названы. Зато - (не в подражание ли превозносимому?) - автор предисловия “незаметно” переносит на обложку собственной книги, выпущенной в том же году, один из заголовков Пясецкого - “Однажды в Орле”...

Около десятка краеведов, появившихся до революции и перешагнувших живыми рубежи 30-70-х годов, один за другим покинули Орловщину ещё до второй мировой войны.

Ждут своего исследователя состояние орловского краеведения послевоенного периода. До 1966 года (основание Всероссийского общества памятников истории и культуры) оно известно, пожалуй, лишь специалистам. Всплеск деятельности ВООПИиК - последняя попытка русских патриотов защитить культуру своего отечества от космополитической коррозии - это уже на моей памяти. Только было поздно - на всем, что имело отношение к нашей национальной культуре (хранилища древних и современных рукописей, уникальные книжные собрания, археологические коллекции, экспозиции и запасники с произведениями народного творчества и изобразительного искусства от средневековья до последней трети нашего столетия, религиозная, светская и военная история, вобравшая в себя память, энергию и динамику многотысячелетней эволюции народного духа, музеи, архивы, библиотеки, учебные заведения и министерства, управляющие ими - (список этот по большому счету подразумевает державную основательность), - на всем этом уже по-хозяйски угнездился к тому времени весьма предусмотрительный чинодрал-Кощей-сионист, тут же занявший и все значительные посты в новом охранном обществе. И оберегать он позволил, в основном, храмовые руины... Подробности такого рода объемом этой работы не предусмотрены. Однако и так все ясно: нынешний триумф масскульта наглядно свидетельствует о том, что защитить свою национальную культуру кощеноиды нам не позволили.

К середине 70-х (создание Всесоюзного общества любителей книги) краеведение как бы трансформируется в библиофильство. А книжники и фарисеи - известно - одного поля ягоды. Происходит спонтанное стирание граней между ремесленным “всеядным” краеведением и литературоведением с пертурбацией предназначения того и другого в изыскательство занимательных сюжетов амурного плана. Из ничего возникают мемориальная доска и памятный знак с именами А.Керн и З.Райх, грандиозное исследование жизненного пути П.Виардо, увековечение имени одиозного крепостника М.Каменского в обозначении городской площади...

Иной раз задумаешься: ну, ладно – какой может быть спрос с краеведов-конъюнктурщиков, - они трудятся на невзыскательного читателя, достигая мощью своих самописок гнилушечного накала в темноте. Но вот – литературовед В.Громов (и “краевед с 1952г.” – как считает он сам). Если отбросить профессорское пережевывание цитат и даже сквозь пальцы посмотреть на галантное редактирование им заведомо недоброкачественной брошюры А.Гольцовой о пройдошной одесситке, то как понимать тусклую поденщину его провинциальной публицистики на бессменную тему флиртоведения: Тургенев и Виардо? За какие заслуги – лавры карамзинские отечествоведа, когда – чего уж там – не историк и не краевед, а недостаток гражданского мужества, если не лукавство, удерживает перо, казалось бы, знатока - на полуправде или полном уклонении от ее высказывания, хотя давно не секрет, как дорого заплатил писатель Тургенев прежде всего творческими и моральными издержками за это нелепое увлечение чужой женой, европейская окультуренность которой все же уступала меркантильной озабоченности.

Не у Громова прочитал я и о потрясающей находке, свидетельствующей об изрядной степени зомбированности западной нигилятиной автора красивого элегического романса “Утро туманное…”:

“Читая письма Тургенева, я напоролся в комментариях к ним на черные слова о России, на слова о русских, на слова, каких не встречал у других наших великих земляков – Толстого, Достоевского, Чехова, Лескова, - живших в одно с ним время, слова, написанные на французском языке в связи с венгерским восстанием против Австрии в 1849 году и ложными слухами о поражении венгерской армии от русских солдат.

Непринужденно, так себе, между делом в письме к обожаемой иностранке Виардо он вдруг заявляет:

“К черту всякое национальное чувство! Для честного человека есть одно отечество – демократия, а если русские победят, ей будет нанесен смертельный удар”.

Не знаю, какое впечатление произвели эти слова на волоокую красавицу, но, думаю, эта щепоть цивилизованной пыли в глаза родного народа доставила и вечно будет доставлять злорадное удовлетворение всем “доброжелателям России”, особенно сегодня, в дни вероломного “демократического” самосева. Это звучало бы невинно – от широты взгляда европейского писателя! – если бы понятие Демократия как Отечество Народной власти и Гражданских прав не управлялось со стороны ловкими архитекторами и прорабами из мирового правительства, кто больше Тургенева боится, что русские победят и как-нибудь помешают им в отмывании их репутаций и богатств. Это звучало бы невинно, если бы не смаковалось людьми теневой национальности, не тиражировалось на весь мир в противопоставление своему единству.

И потому перед каждым деятелем с двойным и тройным гражданством, для кого Россия – сука, перед каждым национально-бесполым существом, кто боится, что русские победят кого бы то ни было и в чем бы то ни было, перед каждым черным словом о России, даже если оно сказано Тургеневым, сердце мое жертвенно падает на родную землю, верещит и ерошится в любовном порыве, как тот знаменитый тургеневский воробей перед собачьей пастью”. (Валентин Волков. Тургеневский воробей. “Наш современник”, №4, 1996 г.).

“Много дурачаших “теорий” сменило друг друга, прежде чем миру надолго навязали нигилизм, установки, призывающие к осмеянию и упразднению всякого порядка, всякой здоровой системы нравственных ценностей. За нигилизмом скрывались прагматические расчеты мировых претендентов на свою долю нетрудового дохода. (Только теперь приоткрывается правота осмеянных “демократами” славянофилов, которых не подводил здравый смысл: они противились “перестройке” России по схемам сомнительных умов).

Постепенно в человечестве образовалось несколько ветвей паразитарности (считая паразитарностью не только прямое безделье, но и получение слишком неадекватного дохода)…(Э.Скобелев “Победа капитализма” - преждевременный лозунг” - “Наш современник”, № 1, 1997г.).

…”Вы приводите мнение И.С.Тургенева: “Россия за десять веков не выработала ничего своего в науке, искусстве, ремесле”. Вам, будь Вы грамотней, следовало бы исправить ошибку Тургенева; он писал после Ломоносова, который как ученый во многом “опередил науку на сто лет”, - смот(ри) книгу Меншуткина,- писал при жизни мировых ученых Сеченова, Менделеева, Мечникова, Докучаева, положившего основы новой науки - геохимии. Тургенев забыл о Пушкине, Толстом, Достоевском, Глинке, Мусоргском, Римском-Корсакове, Брюллове, Иванове, Сурикове, Репине, - он сказал странные слова свои, находясь явно в дурном настроении духа. Затем Вам следовало бы знать, что именно он неутомимо знакомил Францию с русским искусством и первый проложил ему дорогу ко всемирному признанию и к тому мощному влиянию, которым оно пользуется в Европе и Америке наших дней”. (Из письма М.Горького – В.С.Каменскому от 7.XI.30г. – Собр., соч.,М.:1955, т.30, стр.189).

Что-то уж очень замешкались наши популяризаторы и с осуждением толстовской ереси о непротивленчестве, опять становящейся притчей во языцех с подачи сектантов, чье усердие в разрушении русского духа не вознаграждается даже словесными экзекуциями.

В этой связи журнал “Русская литература” (№ 1, 1993г.) приводит и комментирует письмо Анджелии (Анджи) Петрович к Л.Н.Толстому от 7 октября 1908г., где она просит знаменитого писателя возвысить голос в защиту православных сербов. Спустя два месяца Толстой опубликовал сразу в нескольких иностранных газетах “Письмо к сербской женщине” и сопутствовавшие ему размышления “Закон насилия и закон любви”. В моем архиве сохранилась выписка из статьи Йоле Станишича “Лев Толстой о Боснии и Герцеговине” (упомянутое издание).

“…Воинственная отвага сербов и черногорцев, их понимание патриотизма оказались для Толстого неприемлемыми. У него был незыблемый принцип относительно не только славян, но и всех народов земли – непротивление злу насилием: народам, над которыми совершается грубое насилие, как то, которое совершается теперь над славянскими народами, нужен не счет штыков и батарей… нужно сознание людьми соединения человеческого, равного всех людей достоинства”. Опираясь на мысли Конфуция, Будды и Рамакришны, стоиков Эпиктета и Марка Аврелия, а также на проповеди Христа Толстой видел спасение только во всепрощении; он создал свое универсальное учение о любви, не допускающее нигде и никакого насилия».

Недоумением по тому же поводу – уже не нейтральным – делится и современный патриотический журнал “Русич” (№2, 1997г.):

“Самым горячим борцом за лжеистину был Лев Толстой, навредивший русскому народу, может быть, больше, чем тьма воинов Батыя. Его имя и сегодня поднято экуменистами, дабы подсунуть людям под видом “усредненного бога” - Антихриста. Причем, всякая борьба с подобным террором против русского духа и совести русичей невозможна по той причине, что экуменизм, с согласия наших иерархов, стал государственной религией, да и многие нынешние интеллигенты смотрят на Толстого как на корифея “мудрости и красоты”, а его теорию о непротивлении воспринимают как философию “возвышенного духа”.

Полвека назад философ и патриот России Иван Ильин развенчал учение Толстого о непротивлении злу насилием. “Бросается в глаза первобытная упрощенность этого рассуждения и навязанного иудейскими традициями “Ветхого завета”, - отмечал он, особенно негодуя на “писателя земли русской” за то, что Толстой утверждал, будто любовь исключает меч; что всякое сопротивление злодею силою есть озлобление и преступное насилие; что любит не тот, кто борется, а тот, кто бежит от борьбы; что жизненное и патриотическое дезертирство есть проявление святости; что можно и должно предавать дело Божие ради собственной моральной праведности”. Так было восстановлено древнее русское православное учение о мече во всей его силе и славе”.

Иногда представители книжного краеведения, может, и неосознанно позволяют себе садиться не в свои сани – вместо изысканий и открытий относительно родного края (пусть и окололитературных), они, с безразличием к тому, что их об этом не просят, несут и несут в местную прессу дилетантские суждения о прочитанном, велеречиво разглагольствуют на так называемых “презентациях”, предвкушая ответное “опыление” лестью. Ладно, коль это касается свершений областных гениев – тут любой довесок дежурных восторгов принимается на ура. (К примеру, - С.Федоров, не упускающий случая прокуковать о любой книжной новинке, - и нахваливает со своей укромной колоколенки в том числе и несостоявшийся “исторический роман” В.Катанова “Сабуровская крепость” (“Орловская правда” от 26.XI.1996г.), а превознесенный “петух”, в свою очередь, на целый порядок наращивает знатности “кукушке” - отцепливает - тоже в печати от ее записного титула “почетный”- т.е. условно-незначительный, почти юбилейный академик архитектуры» первое слово: мелочь, а – приятно...) “Вешние воды” № 52, ноябрь, 1997г.). А то ведь некое “право на свое мнение” самопредоставляется ими в свое удовольствие и по отношению к творцам с глобальными именами.

Воспользовавшись отсутствием в редколлегии регионального еженедельника “Просторы России» специалиста по текущей литературе, он обнародовал в номере от 11.7.97г. спекулятивно-менторскую заметку о последнем романе Леонида Леонова “Пирамида”. Более трети её – торжественный запев-сообщение о личном знакомстве с автором на съездах ВООПиК (ясно, что не Леонов искал его, как не сам он и раз и два предлагал провинциальному архитектору автографы, притом – на “томах” объемом 165 стр. альманахов не со своими публикациями; так, по слухам, делает разве один Катанов – исполняет дарственные надписи от себя на книгах А.Н.Устинских). Знакомство с великим русским писателем, академиком и Героем Соцтруда описано как бы на равных; но это сущие пустяки по сравнению с бестактностью ортодоксально-грубой и примитивной оценки философского произведения, равного которому не создала вся остальная мировая литература второй половины XX столетия.

Церемонные, под интеллигентский шарм, оговорки по поводу “трудности восприятия и даже чтения” романа, следующие ниже, оставляют впечатление капризного осуждения того, в чем, видите ли, ему лично разобраться не удалось.

Чего только не поставлено в вину Леонову – и объем книги, и длительность срока работы над ней, и невнимание к достижениям социализма, недостаток патриотизма, и - наоборот – избыток “гулаговской” накачки страстей… Не значит ли это, что, начитавшись тенденциозной публицистики Солженицина, Федоров, по забывчивости, возмущается явно не по адресу? Да и обвинения оставлены голословными, - значит, “Пирамида” не прочитана им в общепринятом смысле, (романа он не читал, а мне на вопрос об этом ответил: “Что вы, разве с моими глазами одолеешь два таких “кирпича”!..) , а после чтения “по диагонали” - вряд ли стоило браться за перо и по-сиротски подписываться под отзывом “ветеран и инвалид ВОВ и труда”, так как высказывания тянут скорее на инвалидность мыслей. Во всяком случае – на их (мыслей) заемность у С.И.Шуртакова (“Подводя итоги”. – “Наш современник”, 1997, №2). Разумеется, мне знакома та, удивившая меня недопониманием романа статья, и хорошо, что есть возможность обойтись без персонального, для Федорова, опровержения субъективного мнения поторопившегося с выводами, хотя и достаточно опытного столичного редактора обсуждаемой книги Ольги Овчаренко (“Еще раз об итогах “Пирамиды”. – газета Государства Российского “Завтра”, август 1997 г., №34). В отличие от орловского архитектора, искусствоведа и проч., писатель Семён Шуртаков (тоже, кстати, ветеран ВОВ) безоговорочно признает литературную значительность итогового леоновского романа, называет его “нетленным памятником и самому писателю, и времени, в котором он жил и творил”. И вообще это другой, более интеллигентный, уровень восприятия и оценок. Но сопоставление точек зрения (в нашем случае - трех) означало бы признание её самостоятельности и по отношению к Федорову. У него же – лишь вульгаризация выводов автора журнальной статьи: «Утомляют частые повторы, варианты композиционной канвы» (что означает сочетание двух последних слов – неведомо; у Шуртакова речь идет о “вариациях генеральной темы”, оставляющих “ощущение повтора”; Овчаренко не отрицает “вариативности некоторых сцен” как приема, хорошо известного в русской и мировой литературе). Спорная посылка московского критика об “анафеме советскому строю”, которой будто бы предал его Леонов в “Пирамиде”, интерпретируется Федоровым уже как умысел – “испачкать черной краской и грязью великие достижения нашей страны… а также гигантскую личность вождя страны И.В.Сталина”. С гордостью вспоминается чуть ниже и “боевой клич: “За Родину, за Сталина!”. От имени “уходящего поколения ветеранов” высказывается грустное сожаление об утраченных завоеваниях социализма, причем в первую очередь почему-то – об “изобилии и дешевизне отечественных доброкачественных продуктов”, хотя, получая весьма приличную пенсию ветерана войны и бывшего главного архитектора города, т.е. – номенклатурщика, в 2-х комнатной квартире на одного, Федоров явно не голодает. И зачем уж опускаться до неправомерной зависти к заслуженному деятелю не своего круга – с Олимпа культуры! – ворчать по-обывательски в унисон не совсем корректному и компетентному замечанию Шуртакова (“…он-то как раз не так уж и много “натерпелся” от Советской власти»): “Л.Леонов – человек, всячески обласканный Советской властью: и орденами, и премиями, и высоким положением. Уж он-то не был обижен”.

Намек выходит из рамок приличий. Шуртаков погорячился, да и то – из рыцарских чувств к советскому строю. В позиции же С.Федорова вообще очень многое кажется мне странным и противоречивым. С одной стороны, он – внук и сын владельцев доходных домов (подача этой конкретики на автобиографических страницах чрезвычайно скупа), естественно, конфискованных советской властью без дальнейшего преследования”, по этой линии на первой поре терпит формальные “репрессии” при получении образования и сам пишущий. С другой – поражает степень злопамятности получившего от той же власти исключительно все и по первому разряду: “Если мне скажут, что фашисты жгли не только книги, но и уничтожали в крематориях и газовых камерах (Насчет камер – говорят, еврейский блеф.- П.Р.) миллионы людей, я посоветую прочитать “Архипелаг Гулаг” А.Солженицина, “Погружение во тьму” О.Волкова, “Побежденные” И.Головкиной (Римской-Корсаковой) и многие другие книги-документы, рассказывающие о десятках миллионов людей, погибших в сталинско-бериевских концентрационных лагерях.

Поэтому повторяю еще раз сказанное раньше и добавлю, что советские репрессии и антирелигиозные погромы были преступнее фашистских, так как уничтожали всю русскую культуру, весь цвет русской интеллигенции” (Подчеркнуто мной. - П.Р.).

Здесь не место просвещать Федорова; ни соответствующей статистикой, ни верной информацией об истинных искоренителях русской культуры и цвета русской интеллигенции, ни даже азами советской и фашистской идеологии он, как видим, не владеет. А где неложное отношение к Сталину и социализму?

И сознавал ли он, когда пытался дискредитировать «Пирамиду», написанную русским классиком, что работал на масонов? Впрочем, есть смиренное признание в том же 17-м переиздании его одной и той же книжки (1995г.): “Мне очень близки мысли академика Дмитрия Сергеевича Лихачева”, чуть не объявленного оккупантами духа “совестью русского народа”. Между прочим, Леонов именно с него писал “корифея всех наук” и главного беса дьявольского заговора против России – Шатаницкого…

Подозрительно не скромен по меркам русской интеллигентности и сам Федоров, написавший там же, на следующей странице, не без пародийного пафоса: “Но я считаю достойной наградой за честное служение России четырнадцать обагренных моей кровью и покрытых потом (!) – (знак мой.- П.Р.) правительственных боевых и трудовых орденов и медалей, а также более ста пятидесяти моих градостроительных и архитектурных (Разве это не одно и то же? – П.Р.) проектов, из которых сто десять осуществлены строительством…”. Ей–богу не понятно, почему число проектов (кстати, неведомых своими достоинствами даже мне, 8 лет работавшему в государственном проектном институте), отнесено к наградам?..

Под руководством, скажем, Андрея Платонова (1899-1951), ставшего к нынешнему времени всемирно известным писателем, “В Воронежской губернии построено 3 электростанции, 800 плотин, 332 колодца, 763 пруда, оводнен миллион десятин земли, после чего он был переведен в Москву, в Наркомзем по мелиорации (Платонов был и делегатом Первого гидрологического съезда)…” (М.Ковров. “Погибший от смерти”. - В ж.: “Наш современник”, 1997 г., №11, с.244). Не только при жизни, но и 46 лет после его смерти об этом не знал никто, что естественно – для скромных, иначе – подлинных интеллигентов.

Может, в музеях Платонова и Леонова и есть фотографии их родителей, но в печати – глухо, а вот С.Федоров – с чего бы? – уже лет десять публикует портреты своих отца и матери в переизданиях своих записок, называемых то “автобиографической историко-архитектурной публицистикой”, то книгой, написанной в “автобиографическом архитектурно-искусствоведческом жанре (?) - (знак мой. – П.Р.) - по мнению Н.Левитской (еженед. “Просторы России”, 14.X.97г.) – редком для современной литературы вообще и для орловских изданий в частности”. Стало быть, - он и не краевед… А насчет “редкости” навязывания себя читателю в мемуарном жанре – такого добра пишется хоть отбавляй, - чушь, конечно.

Иллюстрируя без особой надобности свои повторяющиеся издания фотоснимками с хрестоматийных культовых и гражданских сооружений, дворцовых ансамблей, памятников и скульптур, помещая в них портреты различного рода деятелей, причастных к их созданию, а также лики людей от искусства с дарственными надписями, “публицист” нагнетает иллюзию академически-внушительного окружения. Каждый раз с невероятной тщательностью подбирается им парадный портрет, а потом – во злоупотребление “правом” на него – в импозантный антураж встраивается уже несколько снимков с собственной персоны, включая своих близких…

Очерк “Дрейф по лукавству” достаточно объемен. Есть в нем и страницы об общественной деятельности Л.М.Леонова на пользу Родине непосредственно. “Жизнь и творчество писателя совпали с великим переломом в истории, в умах и судьбах беспримерного социального опыта, раскрывшего перед человечеством далекие, убегающие горизонты. Леонов глубоко и очень по-своему отразил диалектику истории, сшибку двух миров, показал “технологию” формирования душ строителей нового мира.

“Книги Леонова дышат Россией, в них живет наш могучий и свободный язык, в них – склад и толк русского ума, сложность, доброта и энергия чисто русских характеров, привольная и нероскошная наша природа, которая становится щедрой к человеку только тогда, когда человек становится щедрым к ней, в них отражаются нелегкие судьбы народные, наша тысячелетняя история. Чувство неотделимости от русского народа пропитало и цементировало все слова, которые когда-либо были сказаны или написаны Леонидом Леоновым, и, должно быть, это сущая правда, что достичь высот в творчестве, стать подлинно народным художником можно лишь в кровной связи с народом, из которого ты вышел, с пашней, что возделывает твоя нация.

Горький был прав, однако мы сегодня можем с уверенностью добавить, что Леонид Леонов не только укрепил и развил эти традиции в современной литературе, но и раскрыл огромные возможности того метода в искусстве, следуя которому художники ставят перед собой новые, не виданные доселе задачи, связывают воедино прошлое и будущее отечественной “словесности” (В.А.Чивилихин “А.М.Леонов” в книге “Зеркало души”, М.:“Современник”, 1987г.).

Черты боевой биографии Леонова – в другой цитате. Вот частичка:

- Знаете, и вправду было интересно! – опять засмеялся он. – Какое грохотало время!

И он принялся рассказывать – красочно, сочно, емко, но я, захваченный этими картинками, почти ничего не запомнил, кроме каких-то отрывочных эпизодов.

- Хозяйство моей типографии и редакции помещалось в две тачанки. Гоним белых, работаем, и все время хочется есть и спать… Влетаем, помню, в какое-то село. Мне двадцать лет, у меня желтуха, а из еды – хлеб, похожий на пемзу, и тюлька. Едем по селу, в избах черные тряпки; это значит все съедено, врангелевцы только что прошли. И был у меня такой Беляев в черной кожаной куртке, вроде завхоза. Собирает он мужиков, косит на меня глазом: “Комиссара-то надо покормить”. Находили для меня кое-что, и этим питались все. Раз Беляева раздобыл кусок свинины. Съели. Вдруг красноармеец бежит: “Вы что жрете? Этот кабан вчера сдох”. Мы переглянулись, и только: желудок имел, видно, свое мнение на этот счет, не отдал. Вот как ели!..

… - Ну, газету уважали! Приходим в Джанкой поздним вечером. Изба полна богатырей. Храп, темнота, пахнет конским потом, тютюном, засохшей кровью. Я нащупал свободное место, лёг. Вдруг спичка у глаз: “Это мое место! Я из штаба, а ты кто такой?” - “Редактор дивизионной газеты”, - отвечаю. Попятился. Вот как газеты боялись…

- А ночью пошел по малой нужде – тесно, некуда ступить. Чую под ногой котелок, топчусь на нем, никак не могу отодвинуть в сторону. Чиркнул спичкой, а это чья-то голова. Вот как спали…

Помню с юности, я не только помню, а выписал себе из газеты слова Л.М.Леонова: “То была пора гнева и предельной материальной скудости, но мы были богаче всех, неразменные червонцы юности звенели в наших песнях. На восемь человек печатников и ездовых в моей крохотной походной типографии приходилось две тачанки, три шинели да кожаная куртка, одна…” (Вл. Чивилихин. Там же).

Уместно спросить: а по какому праву осуществляется это самопричисление к именитым, что за втирушество? Можно было бы просто поиронизировать над этим чудачеством, но вовремя не подлеченная мания величия, увы, прогрессирует до подглядывания свысока (даже в печати) на самого Леонова…

Итак, Леонид Леонов не оправдал надежд С.Федорова, зато совершил творческий подвиг философского осмысления нашей эпохи в форме “романа-наваждения”, избранной автором с целью “найти истинное обозначение великих событий в полуотвлеченной, как всякая алгебра, почти иероглифической простоте, доступной каждому гражданину…” (из письма Л.М.Леонова, датир. 1971г.), а еще с тем, чтобы «постичь вселенскую архитектуру с целью уточнить свой адрес во времени и пространстве» - (Цитируется из статьи Г.Мурикова “Огонь внутри”, “Наш современник”, №10, 97г.).

Название этой умной и оригинальной статьи является переводом с греческого слова «пирамида». По мнению её автора, - «К феномену леоновской пирамиды такой перевод чрезвычайно подходит.

“Огонь внутри” – это огонь духовной жизни, благодаря которому и продолжает возводиться пирамида нашей цивилизации. И этот огонь не потухает, ибо возжжен свыше».

… А Федоров все пишет – даже когда и писать-то не о чем: о “золотом сечении” (его пропорции), применяемом в искусстве, и не только, с древнейших времен. Пишет об этом, словно о таинственной мудрости, “большинству людей”, даже многим молодым архитекторам, по его мнению, не известной, хотя канонические пропорции античной базилики не являются секретом уже тысячи лет. Просто удивительно – почему “почетному академику архитектуры и кандидату искусствоведения” всё ещё неведомо, что о правиле “золотого сечения” хорошо наслышаны выпускники учебных заведений искусств и даже инженерно-строительных. Мало того – любой грамотный в своем деле деревенский плотник, когда-либо рубивший избы, знает это правило и применяет в деле.

“Долгое время считалось, что древние зодчие строили всё на глазок без особых расчетов. Новейшие исследования показали, что архитекторы Древней Руси хорошо знали пропорции (“золотое сечение”, отношения типа a, 2 и др.), что им было известно в архимедовской форме ПИ=66/22. Для облегчения архитектурных расчётов была изобретена сложная система из четырех видов саженей. Расчётам помогли своеобразные графики – “вавилоны”, содержащие сложную систему математических отношений. Каждая постройка была пронизана математической системой, которая определяла формат кирпичей, толщину стен, радиус арок и, разумеется, общие габариты здания.” (В.А.Рыбаков. Мир истории. Начальные века русской истории. М., “МГ ”, № 6, 1984.) Культуры Киевской Руси IX-XIII веков. C.344).

Вот и специалист в технической области, автор монографии, заинтересовавшей рецензента, рассматривает в ней “проблему гармонии систем”. Федоров произвольно обрубает многозначное понятие “систем” и получает бессмыслицу – “проблему гармонии”. Человек стремится к постижению гармонии, и это его, а не гармони проблема. Гармония – понятие эстетическое, не “отвечающее” за гармоническое развитие личности (о чем должен говорить маэстро), и тут нечего раздумывать – чья проблема. Значит, мы имеем дело с сознательной подменой понятий, или – недопониманием вопроса, исключающим и выход на читателя.

Правило “золотого сечения” далеко не исчерпывает эстетического познания гармонии - оно лишь иллюстрирует зрительное представление о ней, влияя на духовное совершенствование человека, стремящегося постичь ее философию.

И совсем уже не понятно – зачем автор заметки не отказал себе в удовольствии вспомнить (игра на публику?), что лично он постигал эту азбуку гармонии не подобно всем студентам – на лекции или из учебников, а “под руководством выдающегося русского зодчего академика…” (подробности в “Просторах России” от 23.XI.97г.). Хорошо, хоть не кощунствует, как над другим академиком, у которого вымогал автографы, – Л.М.Леоновым.